Подвергнуть сомнению свои взгляды в меняющихся условиях может быть полезно

Экономика достигла многого: существуют крупные совокупности часто неочевидных теоретических интерпретаций, а также продуманных и иногда убедительных эмпирических данных. Профессиональные экономисты многое знают и понимают. Однако сегодня мы пребываем в некотором замешательстве. Мы совместно не предсказали финансовый кризис и, что еще хуже, возможно, способствовали его наступлению своей чересчур восторженной верой в действенность рынков, особенно финансовых рынков, структуру и значение которых мы понимали не так хорошо, как мы думали. Последние макроэкономические события, пусть и необычные, вызвали споры экспертов, согласных между собой только в том, что другие неправы. Известны случаи, когда получавшие Нобелевскую премию по экономике поносили работу друг друга на церемонии в Стокгольме, к глубокому изумлению тех лауреатов в области наук, которые полагают, что премии присуждаются за найденные правильные решения.

Как и многие другие, в последнее время я стал пересматривать свои взгляды — неприятный процесс для человека, являющегося практикующим экономистом на протяжении более чем полувека. Я дойду до отдельных предметных вопросов, но начну с некоторых общих недостатков. Я не рассматриваю утверждения о коррумпированности, ставшие распространенными в некоторых дискуссиях. Тем не менее экономистов, которые последние полвека весьма преуспевают, можно справедливо обвинить в корыстной заинтересованности в капитализме в том виде, в котором он функционирует сегодня. Также должен сказать, что я пишу о (возможно, расплывчатых) традиционных взглядах и что существует множество экономистов, предлагающих нетрадиционные идеи.

• Власть. Наша сосредоточенность на преимуществах свободных конкурентных рынков и экзогенного технического прогресса может отвлекать нас от важности власти в установлении цен и заработной платы, выборе направления технического прогресса и оказании влияния на политику с целью изменить правила игры. Без анализа власти трудно понять неравенство и многое другое в современном капитализме.
• Философия и этика. В отличие от экономистов от Адама Смита и Карла Маркса до Джона Мейнарда Кейнса, Фридриха Хайека и даже Милтона Фридмана, мы в основном перестали думать об этике и о том, что составляет благосостояние человека. Мы технократы, сосредоточенные на эффективности. Нас практически не учат тому, каковы цели экономики, в чем значение благосостояния (экономическая теория благосостояния давно исчезла из учебной программы) и что говорят о равенстве философы. Когда нас об этом спрашивают, мы, как правило, прибегаем к доводам утилитаризма, основанного на доходах. Мы часто приравниваем благосостояние к деньгам или потреблению, упуская из виду многое из того, что имеет значение для людей. В современной экономической мысли отдельным индивидуумам придается гораздо большее значение, чем отношениям между людьми в семьях и сообществах.
• Эффективность важна, но мы наделяем ее большей ценностью, чем другие цели. Многие придерживаются данного Лайонелом Роббинсом определения экономики как распределения ограниченных ресурсов среди конкурирующих между собой целей или его более жесткой версии, которая гласит, что в центре внимания экономики должна быть эффективность, а обеспечивать справедливость следует предоставить другим — политикам или государственным органам. Но «другие» во многих случаях не появляются, так что, когда эффективность (часто, хотя это и не является неизбежным) сопряжена с перераспределением в пользу более состоятельных групп, наши рекомендации становятся не более чем лицензией на грабеж. Как писал Кейнс, проблема экономики заключается в увязке экономической эффективности, социальной справедливости и индивидуальной свободы. Мы хорошо умеем добиваться первого, и либертарианское течение в экономике постоянно продвигает последнее, а социальную справедливость могут считать чем-то второстепенным. После того как экономисты левого фланга приняли почтительное отношение к рынкам чикагской школы («теперь все мы— фридманианцы»), социальная справедливость была поставлена в услужение рынкам, а внимание, уделяемое среднему, которое часто без всякого основания представляется как «национальные интересы», взяло верх над вопросами распределения.
• Эмпирические методы. Революция в сфере доверия в эконометрике была понятой реакцией на определение причинно-следственных механизмов путем утверждений, часто спорных, а иногда неправдоподобных. Однако получившие в настоящее время одобрение методы, рандомизированные контролируемые исследования, регрессии разности разностей и дизайн разрывов регрессии ведут к концентрации внимания на местных эффектах и ослаблению акцента на потенциально важных, но медленно действующих механизмах, функционирующих с длинными переменными лагами. Историки, понимающие проблемы непредвиденных обстоятельств и множественных разнонаправленных причинно-следственных связей, часто лучше экономистов справляются с определением важных механизмов, являющихся реалистичными, представляющих интерес и заслуживающих рассмотрения, даже если они не соответствуют индуктивным стандартам современной прикладной экономики.
• Смирение. Мы часто слишком уверены в своей правоте. Экономика располагает эффективными инструментами, которые могут дать четкие ответы, но требуют допущений, не во всех случаях являющихся обоснованными. Будет полезно признать, что почти всегда существуют конкурирующие между собой объяснения, и научиться выбирать между ними. 

Пересмотр взглядов

Как и большинство представителей моей возрастной группы, я долгое время считал профсоюзы помехой, препятствующей экономической (и часто личной) эффективности, и с удовлетворением наблюдал за их медленным исчезновением. Но сегодня крупные корпорации имеют слишком большое влияние на условия труда, заработную плату и решения, принимаемые в Вашингтоне, где мнение профсоюзов в настоящее время практически ничего не значит по сравнению с корпоративными лоббистами. Когда-то профсоюзы повышали заработную плату своих членов и лиц, не состоящих в профсоюзах, являлись важной частью социального капитала во многих странах и наделяли политической властью трудящихся на рабочих местах, а также в местных, региональных и федеральных органах управления. Упадок профсоюзов ведет к сокращению доли заработной платы, увеличению разрыва между руководством и работниками, разрушению местных сообществ и росту популизма. Дарон Аджемоглу и Саймон Джонсон недавно высказали мнение, что направление технического прогресса всегда зависит от того, кто имеет полномочия на принятие решений: профсоюзы должны находиться за столом принятия решений об искусственном интеллекте. Энтузиазм экономистов в отношении технического прогресса как инструмента всеобщего обогащения более не имеет под собой оснований (если он вообще когда-либо был обоснованным).

Я гораздо более скептически смотрю на выгоды свободной торговли для американских работников и даже скептически отношусь к утверждению, которое в прошлом делали я и другие, о том, что на протяжении последних 30 лет глобализация вела к значительному сокращению глобальной бедности. Кроме того, я более не отстаиваю идею о том, что ущерб, нанесенный глобализацией работающим американцам, был разумной ценой за сокращение глобальной бедности, поскольку работники в Америке являются намного более обеспеченными, чем глобальные малоимущие. Я полагаю, что сокращение бедности в Индии было мало связано с мировой торговлей. А в Китае бедность можно было бы сократить с меньшим ущербом для работников в богатых странах, если бы экономическая политика Китая привела к меньшему сбережению его национального дохода, чтобы более значительная доля роста китайской обрабатывающей промышленности использовалась для удовлетворения внутреннего спроса. Я также довольно слабо продумал свои этические суждения о выборе между отечественными и иностранными работниками. Несомненно, мы обязаны помогать тем, кто находится в критической ситуации, но по отношению к своим согражданам у нас есть дополнительные обязанности, которых мы не несем перед другими.

Я разделял почти единое мнение экономистов о том, что иммиграция в США является благом при значительных выгодах для мигрантов и незначительных издержках или без издержек для отечественных низкоквалифицированных работников. Я больше так не считаю. Мнение экономистов по этому вопросу не является единодушным и определяется эконометрическими методами, которые могут вызывать доверие, но часто опираются на краткосрочные результаты. Более долгосрочный анализ, охватывающий последние полтора века, дает иную картину. Уровень неравенства был высоким, когда Америка была открытой страной, значительно ниже, когда границы были закрыты, и снова поднялся после Харта-Селлера (Закона об иммиграции и гражданстве 1965 года), когда доля родившихся за границей вновь увеличилась до ее размеров в эпоху «позолоченного века». Также убедительно утверждалось, что Великая миграция миллионов афроамериканцев с сельского Юга на заводы Севера не произошла бы, если бы владельцы заводов были в состоянии нанимать мигрантов из Европы, которым они отдавали предпочтение.

Экономистам полезно было бы более широко осваивать идеи философов, историков и социологов, как это когда-то делал Адам Смит. Скорее всего, это было бы полезно и философам, историкам и социологам.

АНГУС ДИТОН — профессор экономики имени Дуайта Д. Эйзенхауэра и почетный профессор международных отношений Принстонской школы общественных и международных отношений и факультета экономики Принстонского университета. Он лауреат Нобелевской премии по экономике за 2015 год.

Мнения, выраженные в статьях и других материалах, принадлежат авторам и не обязательно отражают политику МВФ.