Экономисты трансформировали классическую описательную политэкономию в математическую дисциплину

Современные экономисты редко обращаются к изданной в 1776 году книге Адама Смита «Богатство народов», хотя она и знаменита тем, что в ней раскрыты принципы работы рынка. Современным практическим специалистам проще работать с лаконичными журнальными статьями, изобилующими четкими уравнениями, нежели с фундаментальным трудом Смита, который содержит исторический, социальный, а также экономический анализ и на прочтение которого уйдет не один день.

Смита часто считают отцом современной экономической теории, а в конце XX века на его наследие претендовали сторонники свободных рынков и ограничения мандата правительства. Однако инструментарий современных экономистов в области моделирования и математики имеет мало общего с литературными, гуманистическими методами Смита. В более поздний период экономисты часто усматривали доказательства знаменитого понятия Смита о «невидимой руке» в своей весьма абстрактной теории «общего равновесия», объясняющей условия, необходимые для социально эффективной рыночной экономики. Туманная метафора Смита, которую разложили по полочкам посредством новейших математических расчетов, чтобы сделать ее пригодной для использования, была применена к настолько упрощенной модели экономики, что Смит вряд ли бы ее узнал.

Но история того, как многословная «политическая экономия» XVIII века превратилась в математизированную «экономическую науку» XX столетия, более запутанна, чем можно было бы предположить только из истории влияния трудов Смита. Первые толчки землетрясения в моделировании, которое впоследствии изменит экономику, случились во Франции в десятилетия, предшествовавшие публикации основного произведения Смита. В Версальском дворце Франсуа Кене, личный врач главной любовницы Людовика XV, мадам де Помпадур, в шестьдесят с лишним лет занялся экономикой и собрал вокруг себя сторонников, из которых сложилась первая школа экономических мыслителей. По аналогии с циркуляцией крови в человеческом организме, Кене создал первую экономическую модель ― «экономическую таблицу» 1758 года, диаграмму, состоящую из зигзагов, которые изображали обращение денег и продукции в экономике.

Рациональность эпохи Просвещения

Писавший накануне промышленной революции, Кене считал, что конечный источник экономической ценности лежит в сельском хозяйстве, в частности в «чистом продукте» ― в том, что остается после того, как фермеры забирают то, что им необходимо для существования. После уплаты фермерами земельной ренты землевладельцы покупали одежду и мебель, а ремесленники ― продукты питания; излишки обращались в экономике и приводили ее в движение (зигзаги изображали взаимосвязанные раунды расходов). Таким образом, «таблица» предвосхитила теорию Джона Мейнарда Кейнса о круговом движении доходов и мультипликаторе, разработанную в 1930-х годах. Будучи приверженцем Рене Декарта и французских интеллектуальных традиций эпохи Просвещения, Кене пытался анализировать экономику, используя принципы последовательности и рациональности ― ключевые термины для современного экономиста. В прежние эпохи экономическое мышление не было систематическим по своему методу и находилось под сильным влиянием традиций и религии.

Еще один шаг к современному подходу к экономике был сделан в начале XIX века, когда богатый биржевой маклер Давид Рикардо, прочитав «Богатство народов», вдохновился на разработку собственной системы экономики, привнеся в эту область новые стандарты строгости и логики. Он представлял экономику как гигантскую ферму, земли которой отличаются по плодородию. Когда население увеличивалось и спрос на продовольствие возрастал, фермерам приходилось засевать менее плодородные земли. При этом фермеры, работающие на более плодородных землях, не получали от этого более высоких прибылей; вместо этого выигрывали землевладельцы, поскольку фермеры конкурировали за доступ к лучшим землям и были готовы платить за них больше. Рикардо начал с нескольких допущений и, неуклонно следуя логическим выводам в рамках длинных цепочек рассуждений, в итоге пришел к заключению, что землевладельцы, как правило, выигрывали в ущерб трудящимся и собственникам капитала.

Труды Рикардо привели в восторг одного из его читателей, эссеиста Томаса де Квинси, которому к тому моменту окончательно опротивела некомпетентность, как он считал, большинства экономистов того времени. (Он утверждал, что любому здравомыслящему человеку «достаточно было бы дамского веера, чтобы превратить в труху их заплесневевшие головы».) Но, получив одну из работ Рикардо и ознакомившись с первой главой, де Квинси пришел в изумление. Рикардо наконец-то открыл правильные экономические законы, по мнению де Квинси. Они были «лучом света в громоздком хаосе материалов», где менее толковые экономисты, пытавшиеся, но не сумевшие разобраться в беспорядочной реальности, могли только путаться.

Малые экономические миры

Умелое применение упрощений и допущений позволило Рикардо сосредоточиться на главной задаче ― построении модели экономики. Рикардо создавал свои модели в основном вербально, Кене строил графики. Ни тот, ни другой не пользовались абстрактной математикой, применяемой в современной экономике. Современный историк экономического метода Мэри Морган утверждает, что современная дисциплина сложилась, когда экономисты начали представлять себе «малые миры»: дистилляции экономической реальности в виде моделей, математических или иных, которые в XIX и XX веках стали основой данного предмета. Как ботаник изучает особенности бабочек, так экономисты исследуют поведение одной модели в сравнении с другими моделями, иногда упуская из виду более широкий мир, который этот малый мир призван представлять. Так экономисты занимаются своими моделями как объектами исследований. В то же время они используют свои модели в качестве инструмента исследования, чтобы понять, что на самом деле вытекает из модели применительно к большому окружающему миру. Опираясь на свою «таблицу», Кене утверждал, что высокие налоги на крестьянство Франции удушают экономику, поскольку уменьшают размер драгоценного чистого продукта.

Одним из самых известных малых миров в экономике является остроумно задуманный «ящик Эджворта», о котором известно всем изучающим экономическую теорию: простой прямоугольник, содержащий точки, которые представляют пару товаров (скажем, яблоки и бананы), распределенных между двумя людьми, составляющими экономику. Сверху наложены «кривые безразличия», отражающие предпочтения каждого из них в отношении двух товаров. Начиная с некоторой первоначальной картины распределения яблок и бананов между двумя людьми, график показывает, как может происходить обмен товарами, чтобы можно было достичь «социально оптимального» результата (когда ни один из двоих не может выиграть от последующего обмена без того, чтобы при этом не проиграл второй).

С любой начальной точки в ящике можно осуществлять обмен в направлении эффективной позиции. Возможные отправные точки: у каждого имеется аналогичное количество товаров или у одного есть почти все, а у другого ― ничего. Таким образом эффективность и распределение разделены: некоторые результаты могут быть эффективными, но крайне неравными. График элегантно демонстрирует один из фундаментальных результатов экономики ― первую теорему благосостояния, устанавливающую эффективность конкурентных рынков, ― и его геометрия легко переводится на язык математики и в сложную общую теорию равновесия, которую некоторые считают современным воплощением экономики Смита.

Математический метод

Ящик Эджворта, названный в честь Фрэнсиса Эджворта, математика и экономического теоретика конца XIX века, стал частью так называемой маржиналистской революции в экономике, когда стали применяться численные методы для представления «предельных» изменений переменных, таких как предельная полезность ― изменение полезности для человека в результате небольшого изменения в потреблении товара. С этого момента малые миры экономики все чаще состояли из уравнений. В XX веке математический метод стал доминировать в различных областях экономики, включая макроэкономику, развившуюся из работ Кейнса, теорию экономического роста, созданную Робертом Солоу, и современную промышленную экономику, основанную на теории игр, а также эконометрику, увязавшую теоретические модели с данными.

Переход от классического к современному неоклассическому подходу к экономике был не просто вопросом стиля, а отражал новый взгляд на мир. Смит изобразил людей, движимых самыми разными мотивами и желаниями. Занимаясь коммерческой деятельностью, они торговались, чтобы заключить выгодную сделку, но при этом были благоразумны, достойны и отзывчивы по отношению к другим, а также были способны скучать и унывать. Чтобы «уложить» экономическое поведение в жесткие модели, современная дисциплина отказалась от этих сложных портретов людей в пользу более простых и стилизованных. Внутри ящиков Эджворта обитают не подверженные страстям человеческие существа, а безжизненные «субъекты экономических отношений»: замкнутые точки сознания, которые не строят планов и не суетятся, не завидуют и не унывают, а спокойно и последовательно выбирают среди множества доступных им товаров. Их индивидуальность заключается исключительно в способности выбирать в соответствии с рациональными предписаниями, и их узкая сосредоточенность на одной цели позволяет легко поместить их в простой прямоугольник или уравнение.

Рикардо использовал свои теории, чтобы добиваться отмены британских «хлебных законов», и один из членов парламента, услышав его аргументы, сказал, что Рикардо «рассуждает так, как будто свалился с другой планеты». Очевидно, что строгий стиль рассуждений Рикардо представлялся новым и странным, но утверждение, что экономисты ― люди не от мира сего, можно услышать и сегодня. Великий австрийский экономический мыслитель начала XX века Йозеф Шумпетер сожалел о некоторых последствиях превращения экономики в дисциплину, базирующуюся на построении моделей. В частности, он критиковал Рикардо за разработку теорий, в которых не учитывались важные, но неудобно сложные аспекты социальной реальности. Шумпетер утверждал, что для формирования логических цепочек Рикардо в такой степени использовал абстракции и упрощение, что его результаты практически превращались в тавтологию. Шумпетер был излишне строг к Рикардо, но критики продолжают обвинять экономистов в том, что они предаются чему-то вроде «рикардианского порока» ― без устали занимаются экономическими моделями, которые остроумны и элегантны, но совершенно нереалистичны.

В начале этого века экономистов жестко критиковали за то, что они не смогли предвидеть мировой финансовый кризис. Как утверждалось, их допущение о «рациональных агентах» не позволило им заметить иррациональность и недобросовестность, которые были очевидны в сфере крупных финансовых операций. Им недоставало широты взглядов классических экономистов, и их узкое видение не позволило обнаружить патологические моменты в реальной экономике, которые впоследствии стали причиной экономических страданий для многих. Аналогичным образом, негативные последствия роста неравенства сегодня признаются многими экономистами, но пришло ли это осознание вопреки их теориям? В малом мире ящика Эджворта распределение ресурсов представлено размещением точки в прямоугольнике, и эта абстракция настолько радикальна, что она полностью исключает хаотичную историю институтов и власти, которые оказывают влияние на то, кто побеждает в борьбе за богатство.

Не слишком ли много экономисты изучают сами модели вместо того, чтобы с их помощью изучать мир? Если это так, то выход не в том, чтобы отказаться от моделирования и математических расчетов, а в том, чтобы более целенаправленно использовать их для поддержки ранних гуманистических ценностей экономики. Ингредиенты, возможно, уже имеются в наличии. Наряду с неоклассической экономикой всегда существовали неортодоксальные традиции экономической мысли, основанные на разнообразных методах, и в последнее время подходы, используемые в основной ветви этой дисциплины, стали расширяться. В частности, развивающаяся область поведенческой экономики представила более реалистичные экономические модели, в которых использованы психологические концепции. А успех 700-страничного труда Томаса Пикетти «Капитал в XXI веке» показывает, что объемные тома, в которых изложены масштабные исторические фабулы и содержится активная критика современного капитализма, по-прежнему востребованы. Качественная экономическая наука, вероятно, и впредь будет нуждаться в новых теориях, в которых упрощение осуществляется полезными методами, но при этом соблюдается правильный баланс между моделями как объектами, увлекательными сами по себе, и как инструментами, позволяющими заглянуть в громоздкий хаос экономической реальности.

НАЙЛ КИШТЕЙНИ ― автор книги “A Little History of Economics” («Малая история экономической науки») переведенной более чем на 20 языков, а также труда “The Infinite City: Utopian Dreams on the Streets of London” («Бесконечный город: утопические мечты на улицах Лондона»).

Мнения, выраженные в статьях и других материалах, принадлежат авторам и не обязательно отражают политику МВФ.